Лето выдалось на удивление ярким, три месяца яркого солнечного зноя и легких грибных дождей пронеслись подобно новенькой метле Нимбус на небосводе. И вместе с тем, следом за траекторией полета остался белесый туман — белоснежная полоска, рассекающая весь мир на "до" лета и "после" лета и утверждающая о том, что свежие воспоминания еще не скоро поблекнут.
Если говорить коротко, то за эти три месяца Дориан успел побывать и в походе по вершинам и низменностям сырой и дождливой Румынии, и в солнечной красочной Италии с ее музеями, архитектурой и магазинами. Румыния встретила семейство Гринграс (Дориана, его брата и сестру близнецов Френсиса и Селестину, кузину Камиллу, кузена Джоэла и Андриана и их друзей (а это еще около четырех человек) с распахнутыми объятиями — ее горы пленили взгляд, обрывы уводили резко вниз, парням даже удалось покупаться в горном озере и коварным обманным маневром разбрызгать воду на девчонок, пели песни под гитару у костра, валялись на траве под ясным звездным небом и Адриан рассказывал тихо про созвездия, а Дориан иногда подменял его и в результате они начинали спорить — то ли это созвездие лебедя, то ли малой медведицы; слова перерастали в смех, затем беготню, шутливую драку и ночные курения трубки мира уже на самом берегу горного озера, смотря на то, как огромная луна отражается в безмятежной глади. Уже в одной из резиденций семейства, где летом часто бывали тетушка Урсула и дядя Клаус (родители Адриана), сидя за столом под открытым небом, укрывшись пледами непременно начинались нравоучения о политике, о преданности семье и Пожирателям, о том, что все они — наследники их рода (в этот момент взгляд тетушки Урсулы, сестры его матери, непременно ложился на Дориана с какой-то неясной теплотой и в то же время пронзительностью, будто говоря "ну мы же все здесь знаем, что ты — первенец в ветке Гринграссов, верно?"; и даже несмотря на то, что Камилла и Дориан были ровесниками, бремя было на его плечах, и покуда он соглашался на него, на все его детские выходки в школе и яшканья с грязнокровками и полукровками закрывали глаза — Дориан лишь коротко кивал тете Урсуле в ответ и сдержанно приподнимал уголки губ). Снова пели песни под гитару, дом игнорировали и спали в разбитой палатке рядом с небольшим частным озером — внутри палатки с "встроенным" третьим измерением приглушенно светила гирлянда, и обнимая кузину за плечи и держа за руку одновременно с этим свою сестру, разговаривая о каких-то легких и неважных вещах, Дориан уловил, как Камилла сказала: "Скоро все начнет меняться, Ди, ты тоже чувствуешь это?" — и Дориан молча смотрел в полоток, через специально проделанное отверстие в котором виднелись звезды и думал, что да — что-то грядет, но им пока не говорят об этом. На следующий день они прыгали с тарзанки и катали девчонок на качелях над обрывом, через пару дней — снова ушли в горы, где сидя над обрывом в одиночестве Григрасс старший пытался написать письмо, держа палочку в зубах и освещая себе ею пергамент. Слова шли с трудом, хотя рассказать хотелось очень многое, ровно так же как и спросить. Более того, Дориан все не знал, правильно ли будет отправлять это письмо по адресу, который выманил у Френсиса, потому что никогда до этого не писал в этот дом и один из его обитателей шарахался от него и отбивался всеми возможными способами вот уже как второй год. Дописать до середины ему не дали — на утесе появилась вторая фигура, Маркус Селвин, с которым за все это время они почти что не перекидывались и парой-тройкой слов, благо огромная компания позволяла. Маркус был одним из друзей Адриана, поэтому ничего против его присоединения к компании Дориан иметь не мог (да и не имел), разве что предпочитал держать дистанцию, потому что около полугода назад Селвин оказался его "целью" из списка "поцелуев", шуточное детское соревнование, которое Гринграсс вел с Калебом Шеппартом еще со времен середины четвертого курса. К сожалению, с Маркусом дела зашли как-то совсем далеко — Дориан подобного развития не ожидал и попался "на удочку" в виде приворотного зелья, что было низко и подло со стороны Селвина. Гринграсс правда обиды на него уже не держал, но предпочитал держать дистанцию.
— Хехо тэбэ? — с зажатой между зубов палочкой обратился к нему Дориан, ощутив как у него буквально стоят за спиной.
— Хотел поговорить, разве это запрещено?
Гринграсс вытащил палочку изо рта и погасил свет — сразу стало темно и тихо.
— Нам не о чем говорить, Марк, ты знаешь, что я тебя использовал, а ты использовал меня. Мы квиты.
— Мне казалось, что между нами была все же искра. — Каким-то загадочным тоном, не глядя на Григрасса проговорил Селвин.
— Когда ты меня накачал зельем? Искрило не по-детски, ага, — скептически отозвался Дориан.
— Ему пишешь? — Внезапный вопрос, обрывавший разговор и уводивший его в другое русло заставил Гринграсса нахмуриться.
— Тебе какое дело?
— Просто... Это же он тебя освободил от моего зелья, да? И то, как ты постоянно вокруг него вертишься. Камиллу это несказанно бесит.
— Может ты с ней об этом и поговоришь? — Дориан сложил незаконченное письмо пополам и сунул в карман. — Не лезь не в свое дело, Селвин. В поход тебя позвал Андриан, а не я. Моя бы воля, тебя тут не было. — Гринграсс встал и сунул руки в карманы. Иногда он действительно походил на своего отца — жестокого и хладнокровного человека, который чеканил слова подобно монетам — и они звенели в тишине эхом, не позволяя забыть их, даже в ночном кошмаре. — Нам больше не о чем говорить. Тебе лучше уехать перед отъездом в Италию. — "тебе лучше" — как нельзя правильная формулировка, в которой скрыты не только совет, но и доля угрозы. — Скажи об этом Адриану сам или это сделаю я.
На следующий день Дориан с удовлетворением отметил, что Селвин уехал. В Италию поехало уже девятеро. Про Италию рассказывать много нечего — лоск, шик, горячее море и песок, множество колдографий, смех и шутки, беготня по музею и странные взрослые прятки между рядами древних статуй, затем — конечно же Милан, где каждый заручился кучей пакетов, в том числе и в магическом переулке (парадные мантии, платья, мундштуки для сигарет, чтобы выпускать кольца дыма в виде различных волшебных тварей и тд. и тп.), шуточные поход к стилисту, где Адриана перекрашивают в зеленый цвет змеиного факультета, Камилла делает татуировку на плече, Дориан и Джоэл крутят и раскуривают косячки на балконе с видом на закат и болтают о том, о сем. Дориан вспоминает про письмо и пытается к нему вернуться, однако возвращение громкой оравы друзей и родни ему вновь мешают и снова все крутится в водовороте шуток, веселья, сигарет, огневиски; уже будучи под алкоголем Камилла уверяет всех, что не так давно она освоила "Круцио" и с воодушевлением показывает свои навыки на коте (Дориан смутно помнит, откуда он взялся), всеобщий гогот и восторг Камилле гарантирован, она обещает старшему кузену научить "Круцио" и его и затем еще долго обнимает его на балконе и лепечет что-то про то, как все-таки здорово, что они рядом и что Дориану уготована такая великая судьба, что она всегда будет рядом, чтобы прикрыть его тыл, будет собратом по оружию и надерет зад любому, кто посмеет перейти ему дорогу. Про себя Дориан ей благодарен, про себя Дориан оборачивается через плечо и смотрит на обнимающихся Френсиса и Селестину, где-то глубоко в душе радуясь за то, что они могут побыть вдвоем и почти не скрывать своих чувств.
Письмо он так и не заканчивает — его начало так и хранится в кармане, а затем кочует в чемодан в Хогвартс-эксрпесс. Осень наступает как-то быстро и неожиданно, впереди — последний год учебы, и поэтому Дориан не выдерживает еще в поезде и разыскивает "Лео" Скамандера по всем вагонам, после чего ему все-таки удается его обнаружить, ослепительно улыбнуться двум девчонкам-болтушкам и сообщим им, что "ему надо поговорить со своим другом".
Дориан привык получать то, что хочет, но не Лео, поэтому с завидным упорством вот уже второй год продолжает к нему лезть. Периодически, конечно, случаются и откаты, однако они настолько редки, что не стоит их и упоминать. Гринграсс с увлечением рассказывает Лео о своем лете и делится тем, как поставил Селвина на место ("помнишь, тот мудозвон, что приворотил меня? не знаю, что бы сейчас было, если бы не ты, серьезно!"). Дориан считает, что раз не смог прислать Лео письмо со своими эмоциями, то просто обязан рассказать ему все прямо здесь и сейчас, пока они едут, и ему абсолютно плевать на то, как на их соседство в купе посмотрят другие люди. Он пытается расспросить Лео о его лете, но, кажется Скамандер не особо разговорчив, спрашивает про его брата, про родителей, планы на год, и примерно на этой ноте они приезжают в Хогсмид.
В школе Дориан не изменяет своим привычкам и периодически перехватывает Лео то в библиотеке, то в коридоре, приглашает на тренировку по квиддичу (первую за этот год), но внятного ответа так и не получает, затем приглашает на репетицию своей "рок-группы" и опять не получает толкового ответа. Впрочем, ему не привыкать. Встреча же в совятне оказывается совершенно случайной — обычно любивший поспать Дориан за это лето успел сбить себе весь режим благодаря постоянной ораве под ухом и походам. Приметив знакомую макушку и фигуру, он притаился, сунул свое письмо себе под мантию и стал медленно подниматься наверх.
— Бу! — Он буквально налетел сзади, обнимая Лео за талию и кладя подбородок ему на плечо. — Утречка! Что ты тут... Ух ты, письмо? От кого? — Непомерный шквал энергии активизировался мгновенно, выхватив без лишних вопросов и разговором письмо из чужих пальцев, Гринграсс развернулся и тихо смеясь, отмахиваясь от Скамандера и его попыток вернуть письмо, держа его как можно выше, прочел на пергаменте, через которое просвечивало утреннее солнце несколько строк — сначала наискось, затем следующие уже более внимательно. По мере прочтения его смех и улыбка таяли подобно снегу в апреле, следом он нахмурился и даже посерьезнел, шелестя губами несколько строчек, осознание которых пришло с запозданием, но так ярко и внезапно, что Дориан опустил руку с письмом и Лео, наконец, смог его отобрать.
"Прекрасно, волшебно, неопытность", да и вообще весь тон письма не давал усомниться в своем содержании. Дориан не слышал, что говорил ему Лео — и говорил ли что-то, возможно он ругался, возможно — нет, Гринграсс был как-то ошарашен своей находкой и будто оглушен. С минуту он вглядывался, хмурясь, в лицо Лео, словно пытаясь найти в нем отрицание того, что он сейчас узнал, однако румянец на щеках и взбудораженность Скамандера лишь подчеркивали "произошедшее этим летом". Дориану даже как-то стало обидно — он ведь спрашивал в поезде, как у Лео прошло лето, а он умолчал о таком. С другой стороны, как бы он преподнес ему это? И как бы он отреагировал? Потерпев двойное поражение в школе Лео решил завести отношения за пределами школы и Гринграсс с отчаянием понимал сейчас, что ничего с этим поделать не сможет — все уже произошло, а он даже не знает, что это за человек.
Два долбаных года. Два. С перерывами на лето, но все же. И он всё еще где-то позади, отставлен в сторону, будто не он пытается ухаживать за Лео Скамандером, как умеет и только может. Будто он — пустой звук, пустые амбиции без серьезных решений в действиях.
— Поздравляю. — Как-то, наверное, не впопад, произносит глухо Дориан и передергивает плечами. Ему, по сути, больше и нечего сказать. Такое солнечное тихое утро почему-то начинает казаться не таким уж и прекрасным, а даже промозглым и неприятным.
Гринграсс достает из-за пазухи свое письмо, предназначенное родителям и оглядывается на совятню внутри. Он делает вдох, затем прерывистый выдох.
— Завтра тренировку по квиддичу отменили, можешь не приходить, если собирался. — Он говорит тихо и каким-то потускневшим голосом — вряд ли пуффендуец вообще об этом думал, затем поднимает голову, сталкивает взглядом со взглядом Лео, как-то странно хмыкает и, обернувшись, направляется в совятню. Раздается пронзительный свист — это Гринграсс подозвал свою сову, белоснежную, как и все семейство, белую полярную сову по кличке "Аврора". Отвернувшись к Лео спиной, Дориан начинает привязывать письмо к лапе и периодически гладить свою пернатую подругу.
Разговор окончен, пожалуй.
Дориану нечего больше сказать и он чувствует себя то ли обманутым, то ли дураком, который хотел все это лето написать письмо Лео, а тот был с... Дориан затянул один из узлов потуже и тут же получил клювом по руке, айкнул и зашипел: "прости, прости".